Moddb.com
continuation of this.
Сумеречный Восход. Герои прошлого.
Что же до героев наших.... Вернёмся снова мы в Москан к Симеону и возлюбленной его Файдулле. Выслушав государя своего о Цербере и Азисе, решили они вернуться в терема, что отданы были правителем им как временные жилища. Терема то были не деревянные, как на севере Чопорийска, а из камня сотворены. И колонны и статуи и росписи разные украшали их со всех сторон. Вновь поразился тогда Симеон чудесам строительным, что в Москане творились. Правда радость его недолгой была, ибо узнал он, что жить предстоит отдельно от Файдуллы. Ибо стал он на государевой службе в гвардии, в офицерах засел. Файдулла же служила в полиции тайной, и никак не могла пересечься с воителем. Загрустил тогда наш Симеон, и омрачились очи его печалью. Старался не показывать он грусти своей на парадах государевых, но возвращаясь обратно в покои свои, едва ли не плакал наш богатырь. Сердце его колотилось бешено, словно колесница наргонская, и жаждало возлюбленную увидеть. Да не можно было. Зато якшался наш витязь северный с великими воинами. Встретились ему сыновья и дочери государя Москанского. Сыновья в мундирах зеленённых и дочери царские в платьях с кружевами да в шляпах высоких. Встретился ему и доблестный принц Андрей, что вторым после Варфоломея считался. Назначил его Варфоломей с государева дозволенья генералом армии. И возглавил Андрей Крашич половину воинства Москанского. Гусарами руководил отважно, кавалерами и панцерниками стальными. Сам Андрей ни разу в жизни своей мундиры не примерял. Всегда в доспехе панцерничьем ходил, да с саблей на боку. Не любил он ни пушки ни ружья ни всякое подобное чудо, что о продвижении в науке вещало. И в этом похожи стали Симеон с принцем москанским. Правда и грех имел Андрей великий. Любил пьянствовать часто в кабаках, да лица негодникам разбивать. Однако пьянствовал лишь по вечеру, а утром не смел и капли в уста сахарные залить.
Встречи желал Симеон с возлюбленной своей. Но никому из собратьев своих так и не поведал о чувствах великих. В себе предпочёл держать он мысли о Файдулле дорогой. Так бы и продолжалось молчание это, если бы царь-государь Москанский не повелел парад затеять на площадях столичных. Знал он, что на юге и востоке от страны его войны ведутся. Заррагена с Наргоном в противостоянии кровавом зависли. И никто уж не знал, кто верх там одержит. То Зелимхан, Азисов поклонник, поражения заррагенцам наносил, то заррагенцы ответные удары свершали и опрокидывали корпуса Наргонские. Бинбаши же, хан степной, отчего-то перестал соседям своим подмогу слать. Докладывали царю Москана, что владыка Ушкуй-гамбры созвал к себе наёмников разных, и воинство великое готовил. Опасались все, что придёт Орда в земли Москанские и крушить всё подряд начнёт. Вот и велел тогда Николай Крашич парады солдатушек своих устраивать, дабы показать всем окаянным, что Москан не дрогнет пред бедствием наступающим. Прибыли в столицу тогда военачальники разные, что славились доблестью на державу всю. Прискакал на жеребце вороном Краев-Скирос, отважный козацкий муж и гетман Блажковский. В столицу приехал не один, а с пятью тысячами молодцев козацких. Высок был Краев-Скирос и мускулит. Сноровкой могучей и силушкой богатырской славен. Прибыл вместе с ним и Зарецкий Рогволд Павлович. Сыном он приходился купцу Зарецкому, но сумел пробиться в войске до генерала конников. На западе помогал он в своё время Гераклианской империи с мятежниками бороться. Теперь же прибыл и в столицу, дабы в параде принять участие, и на царя родного, Николая, поглядеть. Ходили и слухи, что влюблён был Зарецкий в одну из царевен Москанских. Но Николай, как слышалось, не дозволял дочери своей с купеческим сыном видеться, ибо знал, что Рогволд Петрович буйным нравом славен и сквернословием увлечён. Парад было велено устроить на следующее же утро после прибытия великих воинов. Симеон же командовал ротой гвардейцев могучих. Облачились они в мундиры пышные, да треуголки с перьями. Неловко чувствовал себя северянин в одеяниях этих странных. Но государева гнева страшился, и потому приказы царские беспрекословно исполнял. Как начались показы воинов Москанских, так повываливали толпы народу на улицы, дабы подивиться солдатушкам-ребятушкам бравым. И столько людей на улицах было, что и не сосчитать до года следующего. Все слыхали о Бинбаши-хане, что злодеяния в Орде творил. И видели люди в воинах Москанских защитников славных, тех, кто хану проклятому отпор хороший даст и опрокинет империю его злую.
Однако несчастие тогда великое случилось. И никто подумать не мог, что столь радостный день для отечества, кошмарным станет для государя самого. Ехал вместе со спутниками своими вельможными Варфоломей, доблестный маршал и первый воин самодержца. Восседал он на коне лихом, да с гривой позолоченной. Облачился маршал наш в кирасу стальную, поножи крепкие и наручи златые. На главе его шлем с перьями павлиньими зиял, что в небо устремлялись и на ветру развевались. С палицей могучей ехал Варфоломей. Стар он был уже, но всё ещё силён, как богатырь. Глядел он взором своим отважным по улицам Москанским. Хлопали ему в ладоши люди и ликовали. Ликовали от того, что богатырь сей жив ещё и за царя с отчизной жизнь готов отдать. Ехал он на жеребце своём и радостям предавался. Проскакал богатырь наш москанский до ворот громадных, что установлены были ещё после Азисовых войн. Проехал через арку великую, да на другой стороне оказался. Едет и едет себе, палицей размахивая. И вот глядит он на крышу одного из домов купеческих. Смотрит он очами своими храбрыми, да видит как по крыше козочка чёрная прохаживается. Топ-топ... Топ-топ... Копытами стучит да стучит окаянная. Поразился Варфоломей тогда. Думал он, кто же козочку эту на крышу-то отправил, неужто глупец какой поиграться со зверьём решил. А козочка-то эта непростая оказалась. Глянула она ему прямо в очи молодецкие. Да так глянула, что свет алый пошёл из глаз её дьявольских. Будто бы адский властитель сам глянул на маршала нашего в тот день. Застучало тогда бешено сердечко у Варфоломея да едва из груди не вырвалось. Потерял он силы резко, и тут же с коня опрокинулся. Рухнул он на мостовую, да так расшибся, что кости во многих местах переломил. Подбежал тогда к маршалу бедному Симеон. Благо, Симеон наш богатырь неподалёку с гвардейцами шёл, и вовремя заметил он, как маршал с коня летит. "Ваше благородие", - слышались слова северянина по улице всей, "Ваше благородие... Что с вами?". Сбежались тут же воины все москанские. А радость, что в толпе царила, тут же и канула в лету. Продолжали воины опрашивать маршала павшего. Кричали знахарей и лекарей, дабы явились они поскорее и увезли на носилках беднягу. А Варфоломей наш всё твердил и твердил, "Коза проклятая. Коза проклятая. С крыши смотрит". "Где же коза?" - вопросил тогда Симеон, почуяв холодок внутри души своей."Я не вижу её". "На крыше она, на крыше", - отвечал маршал искалеченный, "Она так смотрела на меня.... Я давно не видывал такой злобы и ярости. Слишком давно". Рукой он слегка показал на место, где козочку видел. Глянул туда Симеон и увидел, что пустая крыша и нет на ней ничего и никого. Думал он в тот миг, что от удара сильного рассудок помутился у маршала храброго.
Ужас великий нахлынул на Николая Крашича, когда услышал он, что рухнул с коня его верный маршал и множество повреждений получил. И ещё больший ужас нахлынул на него, когда сказали ему о словах Варфоломеевых. Отвезли старого военачальника в поместье его и поместили под присмотр лекарей и знахарей. Лежал Варфоломей в постели своей, да всё бредил и бредил. Козы ему дьявольские всюду мерещились. Пришли тогда Николай и сыновья его с Симеоном к маршалу на следующий же день. Поговорили они со знахарями и лекарями, но неутешительными были прогнозы их. Молвили они, что костей переломалось много, и что слишком стар Варфоломей для заживления. А ещё говорили и про рассудок потерянный. Что ни спроси маршала храброго, так всё ему козы мерещались адские. Поговорить много раз пытался Симеон с военачальником москанским, но безуспешны были эти попытки, ибо храбрый Варфоломей вне себя был, лежал на кровати своей, в потолок глядел и бредил об адских созданиях. К вечеру того же дня пришла навестить маршала и Файдулла. Сердце Симеона вспыхнуло тогда пламенем любовным. Но признаваться в чувствах своих он сперва не решился. Ведь не должно было о подобном заговаривать в доме у умирающего воителя. Вышли они потом на улицу просторную. Не стал ничего говорить Симеон. Обнял он Файдуллу с силой великой и поцелуем страстным одарил. И видел поцелуй этот государь наш Москанский, ибо прохаживался он в одиночестве по той же улице. Но ничего не сказал он влюблённым двоим. Знал он, что чувства светлые хоть ненадолго могут Цербера отогнать, ибо враг этот уже навис над миром целым и строил козни всевозможные. Варфоломей же так и продолжал бредить, да о козах дьявольских глаголить на весь свет. Две седмицы уже прошло, но улучшения так и не случалось. Лежал он в кровати целыми дня с костьми поломанными, да в потолок таращился очами испуганными. Лекари и знахари окружали его со всех сторон и успокивали его то пениями то маслами, а то и заклятиями древними. Говорили потом они царю Москанскому в покоях его. "Государь, можешь казнить нас сразу, но добрых предзнаменований нет у нас", - кланялись они Николаю Крашичу и вести скорбные несли, "Рассудка лишился маршал твой храбрый. Хуже становится положение его. То ранее он хотя бы сам пищу принимал. Ныне же кричит он на весь дом про Цербера зловещего. Вопли его ужасные не стихают. Порою дёрнется он и так костями двинет, что переломы его расширяться начинают. Нужно тебе нового полководца для страны искать. Более не сможет он в строй вернуться". Прогонял тогда с криками яростными лекарей Николай. Однажды даже жезлом своим одного из знахарей огрел, дабы не слушать его тяжкие речи. После гнева великого, государь наш к Азису обращался. Стоял на коленях ночами тёмными и призывал колдуна могучего. Но не являлся Азис на зов Николаев. Не приходил на помощь к Варфоломею и не спасал его от смерти мучительной.
Ещё спустя седмицу преставился отважный Варфоломей. Мало кто знает, как именно он в мир иной ушёл. В день перед смертью своей окончились крики и вопли его. Подумали уж было лекари, что здоровье к маршалу вернулось. Лежал он на кровати своей в молчании полном. Пищу начал принимать он собственноручно и отдельными словами отвечать на вопросы знахарские. Вот только ближе к вечеру лежал он как и прежде в покоях своих. Тихо повелел он знахарей и лекарей оставить его. Вышли тогда они из комнаты в прихожую, да не все. Один из лекарей этих остался в покоях Варфоломеевых. Поразился тогда маршал, что не слушает его эскулап упрямый. "Тебе же я велел уйти", - заговорил еле-слышно воитель москанский, "Отчего не оставишь меня?". Обернулся тогда эскулап ликом своим к маршалу. И тут-то и видит полководец москанский, что очи у лекаря этого алым пламенем горят. Взгляд такой же как у козочки той, что видел он на улицах городских во время парада воинов государевых. Злобный-презлобный.... Отшатнулся от лекаря Варфоломей. Затрясся он и задрожал, и холод великий его тело могучее пронзил. "Знай, что этому царству конец", - послышался голос зловещий из уст знахаря колдовского, "Ибо я возвращаюсь". В миг вернулся рассудок тогда к Варфоломею. Знал он, что эскулапа чёрного зарубить бы надо. Глянул он на клинок, висевший на стене деревянной над самой кроватью больничной. Быстро схватил он меч заострённый да бросил в волшебника злобного. Но клинок эскулапа и не достиг, а в пыль оборотился, не долетев до цели заветной. "Пусть ты и убил меня, но Москан не дрогнет перед тобою, Цербер", - грозно заговорил тогда Варфоломей, осознавая с великим ужасом, что кончились дни его земные. "Тебя остановят". "Москан?" - расхохотался в ответ эскулап зловещий, "Что есть Москан? Лишь маленькое царство... Которое я сокрушу одним махом. Потом падут и остальные державы этого мирка. А затем всё вокруг станет мною. Мною единым. Ты напрасно полагал, что Цербер изгнан. Вы все заблуждались... Как же вы заблуждались, глупцы". И мгновения не прошло, как лекарь колдовской возник перед ликом Варфоломеевым. Вынул он руку свою зловещую и запустил в тело маршала москанского. После злодеяния своего, растворился в воздухе чародей проклятый, словно того и не было никогда. Сбежались потом остальные эскулапы и знахари. Увидели они, что лежит Варфоломей бездыханным на ложе своём. Руки же его на груди скрестились, а очи открылись и закатились от ужаса неизвестного. "Немедля царю доложите" - крикнул тогда лекарский начальник своим подручным, "Маршал великой державы скончался".
Следующие дни были для Москана навеки очернены. Скорбь великая воцарилась во всей страни. Объявил тогда Николай, государь могучий, по всей державе траур. Траур тот продолжался целую седмицу. Семь дней горевало царство великое по маршалу ушедшему. Хоронили Варфоломея в саркофаге позолоченном. Священники же из Церкви Экхартовой вознамерились к лику святых причислить ушедшего мужа. Крашич же дал дозволенье на дело благое. Ибо маршал преставившийся за отчизну горой стоял. Сражался он бок о бок с Николаем-царём множество лет. Столько годов были они вместе, как братья. Никогда ещё не расставались они надолго. И вот в день тот пречёрный осознал Николай-самодержец утрату невосполнимую. Понял он, что не увидит он более Варфоломея в мире живых. Подошёл он тогда к саркофагу позолоченному. Положил длань свою на лоб Варфоломея ушедшего. "Мы обязательно встретимся, брат мой", - слышались слова государевы, скорбью наполненные, "Не в этом мире. И не на этой земле. Но встретимся. Снова выпьем в таверне с друзьями весёлыми. Снова вспомним подвиги наши славные. Вспомним, как Цербера проклятого бивали у Наргонских стен. Как с Империей Безупречной сражались. Как с героями нашими Гиперборейскими пировали. Знай, брат мой... Наша встреча не за горами. И снова как прежде выпьем мы вина добротного. Чокнемся с тобою кубками, да песни про витязей славных споём. Знай, брат мой... Всё это будет. Не на этой земле будет. И не в этом мире. Но будет. Ибо братом ты мне был всегда и всюду. До последнего меч в длани своей держал. Навечно останешься ты героем страны Москанской". Залился тогда слезами горестными Николай-самодержец. Да так залился, что слёзы реками понеслись из очей его. Не мог он смотреть более на тело друга умершего. Рухнул он без сознания от горя великого. Отнесли Николая лекари в покои его, и оставили в уединении. Плакали в тот день многие мужи и девы москанские. Симеон же успел немало прознать про Варфоломея храброго. Не выдержал он и зарыдал он слезами горькими. И Файдулла рыдала от горести необъятной. Не могла она сдерживаться и голову свою низко прекрасную опустила низко-низко, дабы не видеть героя умершего, что столько лет жизни своей добро творил и родину великую защищал. Плакали и военачальники храбрые, что Москану служили верой и правдой. Столько лет они знали Варфоломея. Многие из воевод этих под началом Москанского маршала служили. Называли их недаром "Птенцами Варфоломеевыми". Не могли они сдержать столь горькую утрату. Не могли слёзы они преодолеть свои. Вот что случилось тогда в царстве Москанском. Вот какое горе держава познала... Да такое великое, что не случалось такого горя в Москане множество лет.
Зелимхан же Наргонский прослышал о трауре по Варфоломею и прислал царю Москана дары свои. Соболезнования великие принёс он двору государеву. Слышал он и историю про козу демоническую, что являлась Варфоломею пред смертью его. Сразу же вспомнил Наргонский шахиншах про то, что творил Бинбаши в Орде Степной. Вспомнил и про то, как эмира Заррагенского прикончил. И про то, как бивал он эмира этого любым оружием, и не падал тот замертво. А лишь Азисовым клинком поразил он создание злобное. Собрал тогда император Наргонский совет великий в столице своей, Бекре-городе. Говорил он военачальникам своим и беклербекам про зло, зарождающееся в Ушкуй-гамбре. Молвил про Бинбаши-хана и про злодеяния его. Многие из беклербеков, что сидели в зале советов, знали лично и Азиса самого. Утверждали эти почтенные мужи, что Бинбаши может быть вовсе не человеком даже, а Цербером воплощённым. "Отчего же у вас такие мысли?" - вопрошал тогда Зелимхан, "Почему полагаете, что хан степной - не из людского племени вышел?". "А ты вспомни, величайший, про то, что творилось перед первым вторжением Цербера", - говорили старики императору своему, "Вспомни про то, как раздоры начинались. Ещё Азис Безупречный предупреждал нас всех. Говорил он, что Цербера победить непросто. Что воскреснуть он способен. Он лично видел его и сражался с этим дьяволом. Знал он, что Цербер на части способен раскалываться. И каждая частичка его смерть нести может. Вот и в Бинбаши частичка эта и проявилась". "Тогда должно нам эту частичку уничтожить", - отвечал император подданным своим, "Есть у меня соратники и в Орде Степной. Барадуй-нойон. Ныне он хоть и при Бинбаши служит, но со мною ведёт переписку и рассказывает он, что с ханом его не то творится. Говорит он, что не хочет более Бинбаши служить, ибо видит, что Бинбаши - не человек, а зверь космический. Ведёт себя хан Степной совсем по-иному. Поначалу думал я, что Барадуй столь злобу сильную на Бинбаши затаил, что к демонам его прировнял. Но сейчас чувствую я, что правду он говорил мне. Правду такую, какую и вы мне сказали сегодня". "Тогда следует нам Барадуя задействовать", - проговорили мужи наргонские, "Он ведь против хана своего стоит. Мы почти взяли Заррагену. Стоит нам часть воинства нашего к Ушкуй-гамбре направить. Пока не поздно стало. И Барадуй нам может пригодиться как союзник". Подумал немало Зелимхан над словами стариков-советников и своими собственными. Подумал он, поразмыслил и к выводу достойному пришёл. Кивнул он головой мужам своим и решение принял. "Тогда часть воинства пускай в Орду направится", - сказал правитель Наргонский в окончании совета, "Не будем медлить. Если правда в том, что Цербер возрождается, то должно нам остановить его в начале самом. Ибо если он разростётся и расширится, не видать нам тогда свободы. В войну он хочет мир наш ввергнуть, поссорить все царства вокруг". Закивали головами старые мужи наргонские, и одобряли они мнение правителя своего. Решение достойное тот принял.
Следующим же утром после совета пройдённого велел Зелимхан военачальнику своему Хосану-паше силы великие собрать для вторжения в земли Ордынские. Склонился Хосан-паша пред волей государя своего и тотчас же воинство готовить принялся. Зарраген же был почти взят наргонскими силами, и эмиры его желали перемирия. Теперь же надлежало с Ордою сразиться, да хана проклятого к ответу призвать. Выяснить должно было, правду ли глаголят слухи, что Цербер проклятый в Бинбаши вселился и дёргает за верёвки его, крамолу пускать заставляет и войны развязывать по миру всему.
